Сарьян Мартирос Сергеевич (1880 - 1972)

Живописец, график. Учился в Московском училище живописи, ваяния, зодчества (с 1897) у Л.О.Пастернака, А.Е.Архипова, В.А.Серова, К.А.Коровина. С 1921 Сарьян поселился в Ереване и сделался основоположником современной армянской школы живописи. Одновременно он не прерывал своих связей с художественной жизнью России, участвуя в деятельности общества «Четыре искусства». Народный художник СССР (1960), действительный член Академии художеств СССР (1974), Академии наук Армянской ССР (1956).
Мартирос Сергеевич Сарьян родился 28 февраля (16 февраля, по старому стилю) 1880 года в армянском городке Новый Нахичевань близ Ростова-на-Дону в армянской семье, на северной окраине тех же Приазовских степей, которые дали русскому искусству Куинджи.
В семье было девять детей - шесть братьев и три сестры. Мартирос — седьмой по старшинству. Отец будущего художника Саркис Мкртичевич и мать Устианэ Багдасаровна владели небольшим участком земли на хуторе близ города, жили очень скудно. На хуторе прошли детские годы Мартироса Сергеевича. Он вспоминал: «В степях Приазовья, недалеко от речки Самбек, заросшей камышом, протекающей по зеленым лугам, немного выше ее берегов на бугорочке, отец мой построил домик из сырцовых кирпичей, покрыл его крышу камышом, и мы зажили в этом одиноком домике в степи... Величественное небо и широкая степь, с буграми и «миражными курганами» на горизонте, давали возможность наблюдать за всеми явлениями природы... Высокие травы с бесконечным количеством цветов, с реющими над ними миллионами многоцветных бабочек и снующих под ногами или греющихся на солнце ящериц. Яркое солнце, до изнурения жаркие дни... Детское восприятие всего этого неописуемо грандиозно и фантастично...»
C детства впитывал в себя будущий художник атмосферу, создаваемую армянской апостольской церковью. В отрочестве Сарьян несколько лет пел в церковном хоре, а его школьным учителем был будущий католикос всех армян Геворг VI. До конца своих дней художник помнил песнопения, созданные крупнейшими авторами средневековья, и христианское мировосприятие и нравственная чистота всегда оставались для него определяющими.
В 1887 году Мартирос переезжает в город Нахичевань-на-Дону, где живет у старшего брата Ованеса. Нахичевань тех лет — один из центров армянской культуры, историю и традиции которой Мартирос Сарьян многосторонне, тщательно и с искренним увлечением изучал еще с отроческих лет. Вместе с тем он свободно говорил по-русски - это был его второй родной язык.
К пятнадцати годам Мартирос Сарьян заканчивает армяно-русское общеобразовательное городское училище.
Первое увлечение рисованием начинается в 15-летнем возрасте, когда Сарьян работает в нахичеванской городской конторе по распространению журналов и газет. «В свободное время я увлеченно читал газеты и журналы, рассматривая иллюстрации... Среди посетителей иногда попадались интересные типажи. Я садился в глубине конторы, в левом углу у стола и начинал рисовать, конечно, так, чтобы посетители ничего не заметили».
В 1897 году после успешной сдачи вступительных экзаменов, поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Обучение проходило под руководством замечательных мастеров В.Серова и К.Коровина. «Мы хотели взять все и от школы, от наших учителей: Касаткина, Архипова, Л.Пастернака, А.Корина. Праздники проводили в музеях — Румянцевском и у Павла Михайловича Третьякова. Знали любимые картины до мельчайших мазков. Хотелось дерзать — к этому устремляла и эпоха, ломающаяся, нетерпеливая... В девятисотых годах в школе были проведены реформы. Были привлечены новые преподаватели, в числе которых и В.А.Серов, преподававший в натурном классе год. В следующем году были открыты специальные мастерские: портретной мастерской руководили В.А.Серов и К.А.Коровин».
В месяцы летних каникул (1900—1902) вместе с товарищем по училищу, студентом архитектурных классов Геворком Миансаряном Мартирос Сарьян совершает путешествие по Кавказу и Закавказью. «Моя поездка в Закавказье через Владикавказ по Военно-Грузинской дороге, через Тифлис, Лори в Ереван была для меня событием потрясающим. Это и предопределило, можно сказать, мой дальнейший путь... Приазовские степи с их разноплеменными жителями — русскими, украинцами, армянами, греками, красочные южные города, полная волнений московская жизнь, Училище живописи, кавказские путешествия — целая жизнь, огромное разнообразие впечатлений, эмоций, лиц, эпизодов, центром которых для меня уже стала древняя Армения... Горные хребты со сверкающими снежными вершинами, скалы, ущелья с бурными реками, пригорки со стадами овец; уходящие вдаль нагроможденные друг на друга голубые горы; стада буйволов, лениво пасущихся на низинах или купающихся в мутных арыках; караваны верблюдов, движущихся по желто-розовым пыльным равнинам у Каспия, и, наконец, воды Каспия и многое другое произвело на меня неизгладимое впечатление, поставило передо мной задачу найти какие-то новые средства передачи своих чувств и переживаний. Средства у меня были ограниченные, я постепенно овладевал языком живописи; палитра была у меня еще серая. Школа мне очень много дала, но во мне только-только начинал зарождаться художник... Запала мне в голову эта мысль найти какое-то новое оружие, новые средства, чтобы лучше и сильнее передавать свой восторг и переживания... На этой большой и тернистой дороге самой главной вехой и точкой опоры стала родная Армения с ее неповторимыми пейзажами и всем колоритом быта ее народа. Я избрал эту дорогу. Никакой другой путь не привлекал меня больше, чем этот».
Во время путешествий по Закавказью художник посещает Ани, древнюю столицу Армении, где знакомится с материалами раскопок. Изучение армянского искусства, природы Армении, жизни родного народа оказало огромное воздействие на все духовное и творческое формирование Сарьяна.
Со времени этого первого путешествия на юг Сарьяна ясно осознал цель своего творчества: «Выразить сущность загадочного Востока».
В это время Мартиросом Сарьяном написаны первые пейзажи, изображающие Армению: «Макраванк», 1902; «Гора Арагац», 1902; «Буйволы. Севан», 1903; «Вечер в саду», 1903; «В армянской деревне», 1903 и др.
Декорации, выполненные молодым художником для армянских вечеров в Москве, получили высокую оценку в прессе. «Русское слово» от 9 декабря 1902 г. пишет: «...неуклюжая, огромная эстрада обращена была в площадь старинного армянского города, расположившегося у подножия Арарата. Декорация, принадлежащая кисти Сарьяна, сделана превосходно...»
Чуть позже, в 1904—1905 гг, по впечатлениям, полученным от путешествий по Армении, Мартирос Сарьян создает первый цикл «Сказок и снов» — «Король с дочерью», «У подножия Арарата», «У воды», «Чары солнца», «Озеро фей», «В ущелье Ахуряна» и т. д. Первый цикл «Сказок», выполненный в основном акварелью, — это поэтические диалоги с природой; плавные, поющие ритмы линий и сказочность живописных форм придают этим небольшим работам совершенно особое обаяние. Убежденность в единстве Вселенной, нерушимая связь человека с природой и бессмертие всего живого была заложена в нем изначально и послужила первоисточником его творческих исканий.
В 1903 году Мартирос Сарьян заканчивает училище, получив диплом и две серебряные медали.
Художественное образование продолжилось в портретной мастерской училища (1903—1904), которой руководили В.А.Серов и К.А.Коровин. "В нашем училище все дело было поставлено так, чтобы как можно более тактично направлять развитие молодых мастеров, помогая им раскрывать свое дарование, свою творческую индивидуальность, свое понимание жизни.
К.А.Коровин вместе с В.А.Серовым (по его приглашению) руководил живописной мастерской. По своим характерам эти два художника сильно отличались друг от друга. Валентин Александрович был строг и молчалив, Константин Алексеевич более добродушен и разговорчив. Говорил он образно, взволнованно, постепенно все более и более увлекаясь. Разумеется, речь шла, как правило, о вопросах искусства. Серов особенно настойчиво добивался ясной, последовательной логики в работе молодых художников. Коровин — свежести, зоркости видения натуры, поэтической красоты образа. Серов особое внимание уделял рисунку и композиции, Коровин — цвету. Но в общем два этих замечательных мастера были очень близки, родственны друг другу в понимании живописи. Они не противоречили, а великолепно дополняли друг друга».
В Московском училище живописи, ваяния и зодчества Сарьян был одним из лучших учеников. Серов и Коровин отмечали его талант, его серьезность и упорство в работе.
Мартирос Сарьян покинул мастерскую если и не сложившимся, то во всяком случае уже многое умевшим художником. Но он не стал прилежно повторять решения, найденные другими, а потратил еще несколько лет, чтобы «найти собственную технику, не пользуясь чужим. Я стал искать более прочные, простые формы и краски для передачи живописного существа действительности».
В 1907—1909 годах по коллекциям Щукина и Морозова Сарьян впервые познакомился с современными ему французскими художниками. «Знакомство с французами еще более окрылило меня и убедило в правильности избранного мною пути». Не отрываясь от собственных корней, Сарьян глубоко понял французов. «Художник должен быть самим собою, только собою, всегда собою» (Гоген). Но самим собою может быть лишь тот, кто уверен в своих силах и знает цену дерзаниям. Эти качества — удел великих мастеров.
Лежащее в основе «Сказок» восприятие мира как извечного, беспрестанно обновляющегося единства и тяга к известной умозрительности образов, создаваемых на основе реальных ощущений, явились своеобразным фундаментом для новых смелых исканий. «С новой французской живописью я начал знакомиться с 1906—1907 годов по коллекции С.И.Щукина и по выставкам «Золотого руна». Знакомство с французами меня еще больше окрылило и убедило в правдивости моего пути и взглядов на живопись».
1909 год стал в этом смысле решающим. Были созданы картины «К источнику», «Зной. Бегущая собака», «Гиены», «В роще на Самбеке» и др. В них, правда, еще заметны некоторые стилевые приемы «Сказок» (особенно в использовании дополнительных мазков), но они не мешают до осязаемости живому восприятию действительности. В первом автопортрете (выполненном в двух вариантах) мы видим Сарьяна на фоне гор — художник устремил на зрителя уверенный проницательный взгляд. Композиции всех этих работ построены таким образом, что изображение органично сливается с картинной поверхностью. Точно найденные контрастно-гармоничные тоновые сочетания больших цветовых плоскостей создают пространственные планы, залитые внутренним светом. Сарьяновские краски не только звучны, но и светоносны.
Особенно увлекает в эти годы Сарьяна искусство французских импрессионистов, а также творчество тех русских мастеров, которые использовали на свой лад опыт импрессионизма. «Передвижники, проделавшие большой путь в русской живописи, как-то выходили из моды. Молодежь начала увлекаться новаторами... Влияние импрессионизма, идущее из Франции, все сильнее и сильнее сказывалось в работе лучших московских художников... Импрессионизм внес свежую струю в живопись и открывал перед новыми поколениями художников большие перспективы. Влияние нового чувствовалось в работах замечательного русского художника В.И.Сурикова, а еще больше в работах Левитана, Коровина, Серова, Архипова, С.Иванова и многих других. Естественно, прогрессивно мыслившая молодежь больше интересовалась работами этих мастеров, жадно следуя за всем тем, что делали они. Эти художники, хорошо освоившие живописную культуру - русскую и французскую, - в наших глазах приобретали особую ценность».
Впечатления от поездок в Армению, лучшие традиции русского искусства, воспринятые в училище, изучение работ некоторых крупнейших французских мастеров конца XIX—начала XX века — все это переплавляется в оригинальный стиль первых самостоятельных работ Сарьяна. Показанные в Москве в 1907 году и позже, они были встречены свистками и насмешками.
Произведения цикла «Сказки и сны» Мартироса Сарьяна были впервые с большой полнотой представлены на выставке, состоявшейся в 1907 году в Москве и носившей название «Голубая роза».
Выставка явилась настоящей сенсацией в московской культурной жизни и имела обширную и весьма разноречивую прессу.
В восторженной, в духе символистской поэтики, статье известного художественного критика С.К.Маковского, помещенной в журнале «Золотое руно», говорилось: «Голубая роза» — красивая выставка-часовня. Для очень немногих... Светло, тихо. И картины — как молитвы...»
В большой мере выставка «Голубая роза» явилась вызовом публике. Слишком необычно, экстравагантно было здесь все, что предлагалось вниманию зрителя: и символико-романтическая претенциозность названия, и характер произведений, висящих на стенах, обитых тонкой серой материей и почти не отличавшихся от нее по краскам, и весь антураж выставки, и атмосфера вокруг нее. «...На выставке было непростительно много «приятностей» и до одури много «вкуса», — не без сарказма отмечал И.Э.Грабарь.
Участниками «Голубой розы» были шестнадцать молодых художников, недавние выпускники и учащиеся Московского училища живописи, ваяния и зодчества: А.Арапов, П.Бромирский, В.Дриттенпрейс. И.Кнабе, П.Крымов, П.Кузнецов, А.Матвеев, В. и Н.Милиоти, Н.Рябушинский, Н.Сапунов, М.Сарьян, С.Судейкин, П.Уткин, Н.Феофилактов, А.Фонвизин.
«Голубая роза» стала выставкой-манифестом русских художников-символистов, утверждавших эти положения на практике.
Участники «Голубой розы» были исполнены благородного желания возвысить и одухотворить зрителя своим искусством, увести его из сумрака и прозаизма окружающей действительности в возвышенный мир красоты, мечты, фантазии, в прекрасный мир сказок и снов, где, с их точки зрения, и скрыт глубинный смысл явлений, и не случайно они назвали выставку прекрасным и нереальным цветком — «Голубой розой».
В пору, когда официально еще был сильным престиж реалистического искусства, когда в крупнейших русских художественных школах преподавали мастера-передвижники, поэтическое искусство романтиков «Голубой розы» явилось протестом против обыденности, заземленности позднего передвижничества, против проповедуемых им принципов. Живопись голуборозовцев, освобождаясь от материальности, становилась носителем духовного начала, пластическим выражением эмоции, чувства, настроения.
Вслед за тем начался второй его этап, более значительный и плодотворный. Творчество каждого из мастеров «Голубой розы» расцвело в эту пору в полную силу, и деятельность всей группы в целом превратилась в яркое художественное течение в русском искусстве, отныне неразрывно связанное с названием знаменитой выставки. Прямым продолжением «Голубой розы» явились выставки «Венок» (1908) и «Золотое руно» (1908, 1909, 1909—1910). Несколько варьируясь в составах, в них участвовали Арапов, Дриттенпрейс, Кнабе, Крымов, П.Кузнецов, Матвеев, братья Милиоти, Рябушинский, Сапунов, Сарьян, Судейкин, Уткин, Фонвизин. Как видим, «Роза» осталась почти в полном составе.
На «Золотом руне» были организованы большие иностранные отделы. Молодые русские новаторы шли на прямые контакты с западноевропейскими мастерами, избрав при этом, французское направление. Из иностранных мастеров принимали участие — Сезанн, Матисс, Ван Гог, Брак, Дерен, Руо, Анри Руссо, Роден, Майоль, Бурдель и другие.
Мартирос Сарьян прошел с «Голубой розой» весь ее большой и непростой путь с момента зарождения, испытав на себе все стадии смены отношения к ней со стороны зрителей и критики.
Невзирая на хулу, Сарьян продолжал спокойно работать. Вскоре насмешки сменились осторожным полупризнанием, а затем пришла и слава, крепкая и прочная, которую не могли подточить ни злобные нападки, ни сомнительные похвалы. «Уже в первый период своей деятельности, до великой революции, Сарьян занял очень видное место среди наших художников», — писал А.В.Луначарский, как бы подводя итоги той полемике, которая велась вокруг работ художника в дореволюционные годы.
И вот Сарьян-художник, уже выработавший собственную живописную манеру, «в поисках новых впечатлений» ежегодно путешествует по родственным его душе краям. В 1910 году «Константинополь, в 1911 — Египет, в 1912 — северо-запад Армении, в 1913 — Персия, в 1914 — юг Армении, Гохтан. Мировая война помешала художнику увидеть Индию и Японию. Одно за другим возникают знаменитые полотна Сарьяна — «Улица. Полдень», «Константинопольские собаки», «Натюрморт. Виноград», «Финиковая пальма», «Армянка», «Гора Абул и проходящие верблюды», «Портрет поэта Цатуряна», «Цветы Калаки» и др.
По возвращении в Москву из путешествия в Персию, сняв мастерскую недалеко от Кремля (в доме Перцова), Сарьян выполнил цикл картин на персидские темы. «Передо мной, как в калейдоскопе, пронеслись мои путевые впечатления — и прекрасный пейзаж, и застывшая жизнь страны, и затерявшийся в пыли Тегеран. Я написал картину-панно «Персия» в память об этой стране».
В Константинополе, в Египте, в Персии — везде, где бы он ни был, Сарьян находит свой мир и передает его присущими ему скупыми средствами. Он синтезирует. В этом кроется все обаяние его искусства, в котором слиты воедино живая до осязаемости вещественная сущность предметов и их отвлеченная, идеальная красота.
Картины, написанные Сарьяном во время поездок по странам Ближнего Востока и по мотивам воспоминаний о них, представляют наивысшие творческие завоевания художника в дореволюционный период. Эти картины были показаны на крупнейших выставках того времени (в 1910—1913 гг Сарьян участвует в 21 экспозиции — в Москве, Петербурге, Киеве, Одессе, Калуге, Ростове-на-Дону, а также в Лондоне), в том числе таких прославленных художественных объединений, как «Мир искусства», «Союз русских художников», «Московское товарищество художников». Участие на этих выставках принесло Мартиросу Сарьяну громкую и прочную известность. Работы ближневосточного цикла исполнены, как правило, в технике темперы на картоне (изредка на холсте, который художник начинает регулярно употреблять лишь в 1913—1914 гг).
В эти годы единственным новшеством на полотнах Сарьяна стали египетские маски и предметы восточной культуры. Лежащая в основе древнеегипетского искусства идея бессмертия была понятна Сарьяну. Не случайно еще в 1907 году он написал восторженную статью об искусстве Древнего Египта. Два года спустя на одной из своих картин художник изобразил сфинкса в образе женщины. А полотно «Персиянка» преобразует красоту женского лица в маску.
Строгие, обобщенные формы масок были близки Сарьяну. Эти атрибуты древнего искусства словно смотрят на нас из глубин веков и воспринимаются как живой символ непостижимого, таинственного, вечного.
Практически все композиции раннего Сарьяна (кроме самых первых, еще ученических) не так уж и портретны, даже если они формально и относятся к жанру портрета. Мгновенно и очень точно схватив сходство (это вообще никогда не было для художника значительной трудностью), Сарьян делал его лишь частной деталью какого-то широкого, иногда символического обобщения. Так, он изображает себя в образе «человек-солнце» («Автопортрет», 1909), создает лики прекрасной женственности («Персиянка», 1910), мужественной силы («Юноша. Портрет М.Гюльназаряна», 1915 — характерно, что у картины двойное название и первое, обобщенное, точнее), самозабвения художника («Александр Цатурян», 1915) и т. д. В некоторых работах начала двадцатых годов индивидуальное начало занимает значительно большее место. А в портретных работах парижского периода оно становится определяющим.
Почти все свои ранние портретные композиции Сарьян строил на сочетании человеческого облика и символико-декоративного фона, разработанного с глубоким вниманием и чрезвычайно тщательно.
На примере большой серии работ видно, что условно-сценическое построение более ранних портретов в Париже сменяется у Сарьяна изображениями конкретно-реального типа. Поэтому логичен переход от аллегорических сопоставлений человеческих обликов и символических деталей к композициям с нейтральным фоном; для решения индивидуально-психологических задач этого иногда вполне достаточно.
На полотнах Сарьяна в первую очередь бросается в глаза богатство художественных форм и разнообразие колорита, истоки которого - фольклор, народные песни, посвященные природе, а также многочисленные образцы народного декоративного искусства, отмеченные истинным богатством воображения, в особенности хачкары.
Интересен тот факт, что еще в 1906—1907 гг Сарьян написал ряд статей, посвященных армянской архитектуре, а в 1912 году поднял перед представителями армянской интеллигенции вопрос о спасении древних памятников.
Основное содержание сарьяновского творчества идет от непоколебимого жизнелюбия, в высшей степени присущего народу. Явление Сарьяна как художника было обусловлено общим подъемом армянской культуры начала века.
Именно в это время был записан и опубликован армянский эпос о Давиде Сасунском. Поэзия и театральное искусство вновь переживали «Золотой век». Торос Тораманян научно обосновал самобытность армянской архитектуры, Комитас явил миру национальную музыку во всей ее красоте.
Как представитель этой плеяды деятелей искусства Сарьян утверждал национальное мышление в живописи. Ему - первому из армянских художников, получивших образование в Европе,- удалось открыть пути обновления национального стиля. Это была миссия, осуществление которой снискало ему славу основоположника вновь возрожденной художественной школы.
Не следует, однако, забывать, что до Великой Октябрьской революции Армения на протяжении долгих веков была лишена государственности и находилась под чужеземным игом. В результате тяжелых политических условий армянская интеллигенция была вынуждена жить вдали от родины. И хотя созданная народом культура продолжала существовать, в самой Армении давно уже не было культурной жизни и самобытная эта культура была, в сущности, не известна цивилизованному миру.
М.Сарьяну было тридцать четыре года, когда началась первая мировая война, которой сопутствовала величайшая трагедия армянского народа — геноцид, угрожавший ему полным физическим уничтожением. Всенародная битва при Сардарапате в 1918 году остановила продвижение врага к сердцу Армении. Однако страна все еще пребывала в крайне тяжелом состоянии. И тут ход истории круто изменился: молодая Советская республика протянула Армении руку помощи. В 1920 году в Восточной Армении была установлена Советская власть. Народ не только спасся от гибели, но и получил долгожданную государственность.
Революция застает его в Ростове-на-Дону, где он организует общество художников. В 1921 году по приглашению председателя Совнаркома Армении А. Мясникяна Сарьян с семьей переселяется в Ереван. Здесь по поручению Народного Комиссара Просвещения Ашота Иоаннисяна организует Музей археологии, этнографии и изобразительного искусства (Сарьян был первым директором этого музея).
Отныне Армения навсегда становится его родным домом и главной темой творчества.
В советские годы Ереван, столица новой республики, оказывается центром притяжения для армянских ученых, писателей, музыкантов, художников, разбросанных доселе по разным городам России и других стран.
В Ереване Сарьян становится инициатором создания ассоциации художников, общества охраны памятников национальной старины, художественной школы и т. д. Он был одним из «полпредов» молодого советского искусства за рубежом и участвовал в первых крупных выставках работ советских художников за границей — в 1922 году в Берлине, в 1924 году — в Венеции (XIV биеннале). Сарьян совместно с П.Кончаловским был командирован на эту выставку, где экспонировались его картины, посвященные природе и жизни Армении («Горы», «Армения», «Полуденная тишина», «Мой дворик», «Портрет поэта Е.Чаренда», «Арагац», «Ереван» и др.). Аветик Исаакян, который именно в Венеции, в 1924 году познакомился с творчеством художника, вспоминает: «Я стоял перед работами Сарьяна и говорил как бы с самим собой — Сарьян певец ярких красок армянской природы. Я был взволнован и все время повторял — он певец Армении, певец Армении».
Сарьян — художник, поэт и певец Советской Армении: уже в середине 20-х годов так представляют творческий облик мастера повсеместно — и в СССР, и за рубежом. В эти же годы он создает герб Советской Армении и занавес первого государственного театра.
Примечательно, что в 1925 году Армения принесла в дар Третьяковской галерее картину Сарьяна «Горы» (1923). Этот подарок, конечно, имел глубоко символический характер. «Дар, может быть, и скромен, — писал в этой связи в 1926 году критик Н.М.Щекотов, — но в высшей степени знаменателен. Им открывается совершенно новая страница в истории искусства. Это первый признак того, что понятие «русское искусство», которым до революции покрывались все самые ценные художественные произведения, создававшиеся «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», отживает свой век... Каждый народ, входящий в состав Союза, сделает свой ценный вклад в единое искусство СССР, которое уподобится тогда алмазу, отражающему мир многоцветной игрой бесчисленных своих граней».
По предложению А.В.Луначарского, поддержанного правительством Армении, едет в Венецию, где в XIV Международной художественной выставке (Биеннале ди Венеция) участвовали и советские мастера. Посещение музеев Рима, Флоренции, Венеции. Картины Сарьяна имеют на выставке яркий и шумный успех, репродуцируются. В корреспонденции, опубликованной тифлисской газетой «Заря Востока» 26.X.24 года, сообщалось: «По экспонатам русского павильона иностранцы могли судить и еще об одном явлении, характерном для новой России: укрепление искусства на бывших ее окраинах, а теперь братских республиках. Так, отличные произведения М.Сарьяна, воссоздавшие синтетические картины Армении, не могли не поведать зрителю о том, что эта недавняя юдоль скорби начинает расцветать для новой жизни».
В 1926 году Сарьян едет в Париж, где после полуторалетнего пребывания организует выставку своих работ также преимущественно на армянские темы и сюжеты.
Период осень 1926 — весна 1928 гг относится к временам высшего расцвета его таланта и, главное, много решает в его судьбе.
Эти полтора года Сарьян провел в Париже. По его собственным словам, он там работал увлеченно и с полной самоотдачей. Сарьян вспоминает:
«При помощи моих старых друзей — семейства Будагян (я давно познакомился с ними в Москве) я снял за сравнительно скромную плату помещение близ бульвара Сен-Мишель. В своей парижской мастерской я намеревался работать только «для себя». Однако, когда подворачивался случай, я продавал некоторые картины, чтобы чуть пополнить свой тощий бюджет...
Частных заказов я не искал, но в нескольких случаях они сами нашли меня; по большей части эти заказы исходили от армянских семей, которые жили в Париже... Но исполнение заказов было всего лишь малым эпизодом в моей жизни того времени. Я приехал с другими целями, мне надо было как-то разобраться в своих собственных возможностях и устремлениях. Я работал в Париже с упоением, что было сил. Когда в январе 1928 года парижская галерея Жирар (на улице Эдуарда VII) устроила персональную выставку моих работ, она включала тридцать шесть холстов. Каталог сохранился, там указаны названия. Почти все эти холсты были написаны в Париже на протяжении 1927 года. Кроме того, несколько моих картин, тогда же исполненных, уже принадлежали частным владельцам, оказались вне Парижа и на выставку не попали.
А ведь обычно я писал не более десяти, редко пятнадцати композиционных полотен в год. Лишь в 1910—1912 годах я сделал много больше. Но тогда я был в каком-то самозабвении. И в 1927 году, пожалуй, тоже».
К несчастью, почти все картины, написанные в Париже (а также шесть или семь полотен, датированных 1921-25 годами — их художник привез с собой в Париж из Еревана), ожидала бедственная участь: Сарьян отправил их морем, но французский корабль «Фиржи», в трюме которого находились работы живописца, загорелся в константинопольском порту, и сарьяновские холсты — все до единого — погибли.
Вот как вышло, что от целого периода, насыщенного напряженнейшим и вместе с тем полным счастливой легкости трудом, не осталось почти ничего. Сохранились лишь те картины, которые были проданы в Париже (их местопребывание, за несколькими исключениями, установлено ныне сотрудниками ереванского Музея М.С.Сарьяна), и еще несколько этюдных полотен и рисунков, которые Сарьян не отсылал багажом, а захватил с собой при отъезде на родину. Правда, остались фотографии, сделанные в Париже, с части написанных там полотен.
Уехав за тридевять земель, Сарьян практически совершенно не изменил тематики своих картин. Находясь в Париже, художник писал виды Армении, делал натюрморты, все детали которых воссоздавались по памяти — они «приехали» вместе с автором из Еревана в Париж; наконец, живописец работал над портретами парижских армян — в этих полотнах он продолжал поиски, начатые дома. Если не принимать во внимание несколько беглых этюдов («На Марне», «Сена в Париже»), Сарьян лишь однажды написал картину по парижскому мотиву. Это городской пейзаж, увиденный из окна мастерской художника. Он выполнен в импрессионистическом духе, ощущение Парижа соединилось тут с наиболее яркими впечатлениями, полученными в музеях.
Однако в других вещах парижского периода художник больше ни разу не прибегает к открыто-импрессионистической стилистике, хотя она оказалась для него такой ясной и понятной. В своих произведениях Сарьян лишь использует отдельные черты и приемы импрессионизма для построения композиций совсем иного типа, чем те, которые характерны для этого направления.
Постепенно Сарьян находит новые принципы живописной стилистики, которые перекликаются с различными из предшествующих примеров, но, в общем, самостоятельны и обладают своей, особой ориентацией.
Вот его полотна 1927 года — «Горный пейзаж», «Лето. Козы», «У ручья», «На склоне горы». В них варьируется столь обычное для мастера соединение пейзажа и жанра. Но еще недавно (например, в картинах «Полуденный зной», «Арагац летом», «Горы» и в других композиционных вещах начала двадцатых годов) это соединение строилось на контрастах. Крохотные фигурки людей, животных, миниатюрные домики — словом, все, что связано с повседневностью людской жизни, терялось в нескончаемых пространствах долин, на фоне величественно-монументальной пластики гор.
Ныне отсчет идет от человека, от его восприятия и переживания: пропорции видоизменяются, жанровые элементы, разнородные частности и подробности людской жизни «вырастают», появляются единая световая среда и ведущая тональность.
«Я — монументалист. Дайте мне солнце, цвет, свет, общий характер природы, людей, типажа! Монументальность, обобщенность — в крови моего искусства. Будучи в Париже, искренне увлекаясь импрессионистами, я это понял — несколько по контрасту — с особой силой. Мои художественные убеждения как бы воспротивились моим собственным попыткам писать более детально и — если можно так выразиться — «рассыпчато». Тяга к обобщенности сохранилась и победила», — так пояснял Сарьян природу своего художественного мышления.
По возвращении из Франции участвует в выставках: Ереван («Новые приобретения Государственного музея Армении») и в Москве (выставка общества «Четыре искусства»), занимается книжной графикой: создание обложки и иллюстраций к сборнику «Армянские сказки», к книгам Фирдоуси, Саят-Новы, Ованеса Туманяна, Аветика Исаакяна, Егише Чаренца, Гургена Маари, Ваана Тотовенца.
В 30-е гг ведет большую работу в области театрально-декорационного искусства: создание эскизов декораций и костюмов для постановок оперы «Алмаст» А.Спендиарова (в Одесском театре оперы и балета в 1930 году и два варианта постановки в Ереванском театре оперы и балета, 1933 и 1938-39), опер «Золотой петушок» Н.Римского-Корсакова (Театр им. К.С.Станиславского, Москва, 1931) и «Храбрый Назар» А.Степаняна (Ереванский театр оперы и балета, 1934—1935).
«Интерес к человеку, вызванный во мне великой пролетарской революцией, интерес к строителю и творцу новой радостной и счастливой жизни пробудил желание испытать свои силы в портрете». Среди известных работ — «Автопортрет с маской»; «Портрет академика А.И.Таманяна»; «Портрет архитектора Т.Тораманяна»; «Портрет пианиста К.Н.Игумнова»; «Портрет режиссера Вардана Аджемяна»; «Лусик Сарьян. Тройной портрет»; «Портрет народного артиста СССР Р.Н.Симонова»; «Портрет Аветика Исаакяна»; «Портрет народного артиста Армянской ССР К.С.Сараджева»; «Портрет поэта Наири Заряна»; «Портрет С.Эйзенштейна»; «Портрет Г.С.Улановой»; «Портрет маршала И.X.Баграмяна»; «Портрет поэтессы Сильвы Капутикян».
Произведения Сарьяна в тридцатые годы экспонируются на выставках в Москве, Ленинграде, Ереване, Ленинакане, а также за рубежом — в Вене, Венеции, Стокгольме, Берне, Цюрихе, Копенгагене, Нью-Йорке, Филадельфии, Питсбурге.
За декоративное панно для павильона СССР на Всемирной выставке в Париже (1937) удостаивается Гран-при.
В течение последующих, десятилетий искусство Сарьяна шагало в ногу со временем и жизнью страны. Замечательный поэт красок, он создает огромную галерею картин, воспевающих родную землю и трудового человека, создает прекрасные театральные декорации, панно и книжные иллюстрации.
В ознаменование Победы художник пишет самый большой из своих натюрмортов — "Армянам — бойцам, участникам Великой Отечественной войны. Цветы». В 1945 году Мартирос Сарьян награжден орденом Ленина и медалями «За оборону Кавказа», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг».
С 1946 г. трижды избирается депутатом Верховного Совета СССР, а начиная с 1959 г. до дня кончины является депутатом Верховного Совета Армянской ССР.
В 50-60-е годы, когда художник вошел «в долину лет преклонных», сотни людей, посещающих его мастерскую в Ереване и персональные выставки, быстро убеждались: Сарьян не просто «еще пишет», а настойчиво, даже в странном для такого возраста споре с самим собой, ищет иных, чем раньше, решений.
Чтобы сохранить до глубоких седин неуемную страсть к новаторству, необходимы, конечно, и талант, и мастерство, без которых всякие искания окажутся бесплодными, станут цепью неудач, быстро изматывающих и опустошающих художника.
Но нужно и многое другое — постоянное общение с жизнью, умение видеть ее свежим, проницательным взглядом; ненависть к штампу и самоповторению. Наконец, новатора создает не идущая на компромиссы принципиальность, ведет по дорогам искусства чистая совесть, отвращение к приспособленчеству.
Родина высоко оценила заслуги М. С. Сарьяна. Он награжден тремя орденами Ленина, орденами Трудового Красного Знамени и "Знак почета".
Сарьян прожил долгий век. За девяносто с лишним лет своей жизни он изведал много мучительно-трудного и несправедливого. Но и в моменты самых тяжких переживаний его никогда не покидала глубочайшая вера в могущество и конечное торжество светлых начал жизни.
В своих воспоминаниях он пишет: «Задавая себе вопрос, был ли я счастлив в жизни, могу ответить вполне определенно — да. Разве не счастье вступить в жизнь из небытия, осознать свое Я, увидеть свет, день, солнце и пользоваться бесчисленными благами, щедро, в изобилии предоставленными матерью-природой человеку. Ощущение жизни — ощущение счастья...»
«К концу моей жизни, если считать, что в мои годы уже надо посмотреть, что сделал, оправдал ли перед своей совестью, перед искусством, которому посвятил всю свою жизнь, начиная с пятнадцатилетнего возраста, — я почувствовал, что я только наметил путь и только должен начать свою работу. Так много открылось передо мной. Так много прекрасного, мудрого, непостижимого, как в самой природе».